...

Странная история приключилась со мной в Израиле. Как-то незаметно чужой и новый язык иврит, совсем не похожий на русский, иврит, в котором все наоборот, стал мне близок. Вот именно - через песни, которые плавно, по мостику, шаг за шагом вели меня в этот язык. И в поэзию, ставшую музыкой. Не знаю, добралась ли я когда-нибудь до стихов Авраама Халфи, если бы не музыка. Но с творчеством этого необыкновенного актера и поэта мне посчастливилось познакомиться именно благодаря тому, что оно воплотилось в песнях. 

Песни разных авторов на стихи Авраама Халфи в волшебном исполнении Арика Айнштейна я слушала десятки раз, перечитывала тексты, запоминала наизусть, и вдруг, непонятно, каким образом, стихи Авраама Халфи заговорили со мной по-русски. Может быть, потому что для их автора русский язык был родным. Так эти стихи стали для меня своими, близкими, понятными. Они живут своей особенной жизнью, продиктованной музыкальностью его поэзии. После того, как я перевела первые стихи Авраама Халфи, вдруг узнала, что в небольшом, но очень значительном культурном центре "Цавта" в Тель-Авиве, отмечается 20-летняя годовщина со дня смерти поэта и актера. И вот мы с фотографом Ильей Гершбергом в "Цавте". В концерте участвуют именитые музыканты и актеры: Шем-Тов Леви, Мики Габриэлов, Гила Альмагор, Илли Гарлицкий, а также литературоведы, историки, студенты. Ведет его известный актер Алекс Анский. На сцену поднимается мэр Тель-Авива Рон Хульдаи, чтобы прочитать несколько стихотворений Авраама Халфи. Организатор мероприятия - поэтесса Рахель Халфи, племянница Авраама. В зале на удивление много молодых лиц. В этом же помещении более двадцати лет назад состоялось последнее публичное выступление поэта, читавшего тогда свои стихи под музыку Шем-Това Леви.  

Актер без тени актерства  

С пригоршней неба в руке 

Свою жизнь прожил бы я. 

Пешком без труда пересек бы моря 

С пригоршней неба в руке. 

(Из сборника «В тени всякого места»)  

Авраам Халфи, актер и поэт, одна из самых необычных личностей израильского артистического мира, родился в 1904 году в польском городе Лодзи. О детстве польско-русско-еврейской семьи рассказывает младший брат Авраама Халфи, Шимшон: «Отец наш был коммивояжером, вечно в разъездах, а когда возвращался, увлекательно рассказывал о местах, в которых побывал. Однажды отец добрался аж до Сахалина. Вот радость-то была для семьи, когда он вернулся - чуть ли не из Японии!» Мать, вспоминает Шимшон, любила петь оперные арии и народные песни на идише, польском, русском языках. И сам Шимшон «баловался» сочинением музыки и стихов. Некоторые песни на его стихи стали известными.  

Большое влияние на Авраама Халфи оказали оба деда. Один из них был сугубо светским, всесторонне образованным человеком. Он сажал маленького Авраама на колени и рассказывал ему нравоучительные притчи. Другой, хасид, был полной противоположностью первому. Благодаря его попечению ребенок познал вкус субботней молитвы и в синагоге сам раскачивался истово, по-хасидски. Вера и скепсис, почитание Господа и борьба с Богом – эти темы стали частыми гостьями в творчестве поэта.  

Из сборника «Против звезд и праха»  

Он сходит он с небес по утрам на рассвете 

И садится возле дома на порог. 

Дайте ломоть хлеба да воды налейте, 

Да оставьте в покое: он убогий Бог.  

Ветерок подует, губ его коснется, 

«Видно, человек ты», – на ухо шепнет. 

Так он, ветер, тихо Богу признается: 

«Пуст без человека, Боже, небосвод».  

В преддверии Первой мировой войны семья переселилась в Умань. Это время самых ранних сценических опытов Авраама, игравшего в школьных спектаклях. Русский язык стал для него родным, в особенности он проникся русской поэзией. И сочинять стихи начал тоже по-русски. Рахель Халфи свидетельствует, что среди бумаг поэта сохранились стихотворные строчки с буквами кириллицы. Одним из кумиров Халфи был Сергей Есенин. После того, как Халфи поселился в Израиле, он объездил всю страну с чтением есенинских стихов на языке оригинала. Авраам Халфи приехал в Израиль в 1924 году, и первые его годы в стране дались ему очень тяжело. Зарабатывал на жизнь, где придется – в киббуце, собирая апельсины, на стройке. Но затем, к счастью, попал в труппу театра «Охэл» («Шатер»), в котором отыграл около 20 лет. После этого, с середины 50-х и до конца дней, он был актером Камерного театра. Снимался Халфи и в кино. Так, в 1972 году вышел на экраны известный фильм «Плох», в котором он играет главную роль. Даже сам сюжет удивительным образом смыкается с биографией Халфи – не в реальности, а в фантазии. Главный герой фильма, натуральный «Несчастливцев», теряет жену и детей. Он ищет молодую девушку, которая бы смогла родить ему детей и продолжить его род. Трагикомический образ с глубоким философским и гуманистическим подтекстом сыгран на самом накале страстей, на вершине мастерства, просто и хорошо. В его негромкой речи сквозь шипение старенькой киноленты отчетливо слышен ненавязчивый русский акцент алии 20-30-х годов – тех легендарных времен.  

Среди ролей, которые сыграл Авраам Халфи в театре – Акакий Акакиевич Башмачкин из гоголевской «Шинели». Роль маленького человека была исполнена им с подлинным величием. Прославился он и в ролях Ходжи Насреддина, Гоцмаха в «Колдунье» Гольдфадена, Илюшки в горьковской драме «На дне», Счастливцева в «Лесе» Островского. Играл Авраам Халфи в пьесах Брехта, Шекспира, Мольера, Пристли, Лорки, Моше Шамира, в спектаклях по романам Достоевского, Шолом-Алейхема и даже во «Вторжении» Леонида Леонова. Блистательно владея ивритом, Халфи на протяжении всей своей жизни ощущал русский язык родным, тем прибежищем, где он мог скрыться в часы тоски и печали. Он читал стихи по-русски, думал по-русски, ругался – вспоминают современники, виртуозно! – по-русски. Пытался учить этому языку своих друзей и их детей. Об этом вспоминает, пересыпая свою речь русскими словами и фразами, актриса Нира Рабинович:  

- Однажды я захотела изучить этот язык, чтобы читать в подлиннике любимых авторов Авраама Халфи – русских поэтов, Чехова. Сказала Халфи об этом, и как же он был счастлив! Он тут же помчался покупать для меня книгу га русском языке, на которой сделал дарственную надпись: «ВОТ КНИГА». Русский алфавит я помню до сих пор. Мы, дети, называли его «Хафли», так было удобнее нам произносить.  

Халфи – актер-трагик, поэт-мистик, личность с трагедийным зарядом уровня Михоэлса, но короля Лира ему сыграть не довелось. В трагедии Шекспира он «дослужился» только до роли шута. Авраам Халфи был наименее театральным из актеров, начисто лишенным самолюбования, его игра была естественной, как дыхание. К сожалению, искусство Халфи-актера восстановить невозможно, оно практически утеряно. В 50-60-е годы в Израиле еще не додумались до запечатления на пленку театральных спектаклей, и потому от актерской работы Авраама Халфи сохранились лишь немногие фрагменты. Гила Альмагор с горечью свидетельствует:  

- Он не раскрыл полностью свой талант из-за присущей ему сверхскромности. Он не требовал ведущих ролей, не скандалил с режиссерами. Мне больно было видеть, как он, актер с его потенциалом и мастерством, был вынужден мотаться по стране с концертами, играть второстепенные роли, чтобы заработать на кусок хлеба.  

Скромность Халфи выражалась и в том, что он всегда категорически отказывался давать интервью, избегал любого контакта с прессой, и статьи о нем стали появляться лишь после его смерти. В нем не было ни тени позы. Его кредо выразилось в минимальном стихотворении: «Я уменьшаю себя до самой малой точки, чтобы не помешать никому». Вот и все.  

Халфи – Башмачкин, тихий, приниженный, незлобивый, чувствительный человек. Тщедушная фигурка, молящие глаза, запинающаяся речь, судорожная жестикуляция. Это была самая потрясающая его роль. Потрясающая потому, что он не играл, он жил на сцене. Когда Халфи выходил на подмостки, другие актеры оказывались втянуты в орбиту его существа. Именно он принес гоголевскую повесть в сценической обработке Юлиана Тувима в Камерный театр. Совершенно невероятная ситуация, по словам актера Шмуэля Бунина, складывалась на первых репетициях – глаза Халфи наполнялись слезами жалости к своему герою. Затем постепенно он справлялся со своими эмоциями, адресуя их зрителям. И тут уже утирать слезы начали люди в зале. Халфи – зеленый гномик Уц ли Гуц ли в одноименном детском спектакле, пугающий детей своими ужимками и прыжками. Но после того как грим оказывался смыт, на свет появлялся маленький скромный человечек с пронизывающе грустным взглядом. Странный одинокий человек с чаплинскими манерами, беззащитный и ранимый. «Уц ли гуц ли» был последним спектаклем, в котором выступил Халфи; на следующий день он скончался.  

Этот человек не был женат, так и не создал свою семью («Зачем плодить несчастных?»), но страстно любил детей – не только племянников, но и детей своих друзей и коллег. Он считал, что детям нужно отдавать все, и сам отдавал, что мог. Гила Альмагор вспоминает:  

- Когда у меня появилась дочь, Халфи, узнав об этом, в театре во время репетиции подбежал ко мне, не находя слов. Вечером он зашел посмотреть на младенца, которому было несколько месяцев. Девочка спала, и вдруг она проснулась, раскрыла глазки и уставилась на него. Он был в таком восторге, все время повторял: «Она на меня посмотрела, ты только подумай!» Наутро он сказал мне: «Сегодня мне приснилась твоя дочь».  

Одному из детей своих друзей, Эрелю Пардо, Халфи посвятил стихотворение, ставшее песней, музыку к которой написал Шем-Тов Леви. Для Пардо, рано осиротевшего, Халфи стал – нет, не отцом, на это он не претендовал – а дядюшкой:  

- Этот человек, коллега моих родителей, появился в нашем доме, когда я только родился. Однажды родители уехали на длительные гастроли, и Авраам Халфи вписался в опустевшее пространство. Он водил меня на прогулки по Тель-Авиву, по бульвару Бен-Йегуда, и рассказывал красивые истории о тех странах, где находились мои родители. Иногда ему взбредало в голову заняться домашним хозяйством, и мы мчались покупать кастрюли и сковородки. Но потом они все равно оказывались сваленными в кучу - хозяин он был никакой. А вот книг в доме было невероятное количество: на кровати, на стульях, на полу, во всех углах. Казалось, книги заменяли Халфи мебель. И меня он тоже учил русскому языку. К тому же он был щеголем, у него была слабость к определенным элементам одежды, он любил покупать галстуки, шляпы (один из частых мотивов поэзии Авраама Халфи – шляпа-цилиндр).  

Текст стихотворения, посвященного Эрелю Пардо, попал к Шем-Тову Леви из рук Арика Айнштейна. Арик стал тем ребенком, который получил свое имя от Халфи. Он тоже был сыном коллеги, актера театра «Охэл» Яакова Айнштейна. Родители назвали своего единственного сына Арье, но русское ухо Авраама Халфи требовало чего-то уменьшительно-ласкательного, и так Арье стали звать Арик. Арик Айнштейн вспоминает:  

- Отец рассказывал, что, когда я родился, Авраам Халфи принес им поздравление со словами: «Двора и Яаков, браво!» Мол, молодцы, ребята, провели успешную операцию.  

Этих двоих артистов связывает странными, почти мистическими узами песня «Адам ээмин» («Человек поверил»). В чем же мистика? В датах. Знаменательно, отмечает Арик Айнштейн, что стихотворение «Человек поверил», открывающее первый печатный сборник стихов Халфи, было создано за год до рождения певца, в 1938 году. А затем эта песня, музыку к которой написал Шем-Тов Леви, вошла в один из последних по времени создания альбомов Айнштейна «Есть во мне любовь», вышедший в свет в 1992 году.  

«Адам ээмин» («Человек поверил»)  

Поверил он тихому шепоту ночи, 

Звезде посылает задумчивый взгляд. 

И, дом покидая, увидеть хочет, 

Как звезды с заоблачной выси слетят.  

Сонным дыханьем ветер травы колышет, 

Глядишь, ближе дальняя стала мечта. 

Вознес благодарность он чуду, и слышит: 

Моленье о мире пророчат уста.  

Без страха он жаждет в стихе раствориться, 

И крылья раскинул над ним небосвод. 

Однако в душе человеку все мнится – 

Как светлая смерть, звезда упадет.  

И вот он поверил молчанию ночи, 

Услышал, как пела небесная твердь. 

И, дом покидая, видит воочию, 

Что схожи, как сестры, звезда и смерть. 

Счетчик Гейгера 

Авраам Халфи никогда не оставался равнодушным к страданиям, выпавшим на долю евреев. Особенно угнетали его судьбы детей. В стихотворении «Йона ба-халони» («Голубка за моим окном») сопрягаются две темы, к которым он часто обращается в своей поэзии: дети и небеса. В нем Халфи ведет прямой диалог с высшими сферами. Музыка к этому стихотворению, которую написал Йони Рехтер, напоминает своим аккомпанементом и импульсивностью балладу Шуберта «Лесной царь» с ее неотвратимым ритмом скачки. Здесь – это биение крыл голубки или, возможно, учащенный пульс, биение сердца. В присущей ему лаконичной манере Халфи рисует жестокость окружающего мира, где нет места жалости, и вопросы остаются без ответа. И в этом стихотворении также присутствует характерный для Халфи богоборческий мотив.  

Друзья называли его "счетчиком Гейгера" для определения уровня страданий человека и общества: любое проявление жестокости он воспринимал как личное несчастье. В повседневной жизни это был простодушный, наивный, совершенно бескорыстный человек, безгранично доверявший людям, готовый в любой момент ринуться на помощь ближнему, снять с себя последнюю рубашку. Живя в буржуазном, благополучном центре северного Тель-Авива, он часто отправлялся пешком в Яффо, потому что там скорей можно было найти нищего и оделить его деньгами. Если в городе случалось несчастье и несправедливость (мужчина избил женщину, осиротел ребенок, кто-то остался без крова), Халфи немедленно мчался на помощь. То, что для других было простой газетной информацией, для него становилось поводом для переживания. Каждая газетная заметка с информацией о катастрофах поражала его в самое сердце. Он воистину испытывал физические мучения, читая о голоде в Африке, о жертвах войн. Советская диктатура вызывала в нем чувство протеста, он был подавлен, узнавая о событиях, происходящих на его бывшей родине. У него была идея-фикс, к которой он без конца возвращался в беседах: «Как жаль, что у евреев нет монастырей. Я бы заперся в келье и читал бы, читал без конца. Или прогуливался бы по саду – в монастырях ведь большие сады – размышляя о том, что происходит в мире». После его смерти стали появляться люди, рассказывавшие о том, как им помог этот невероятно скромный человек, старавшийся всегда держаться в тени. Как-то раз Халфи, живший на съемных квартирах, получил ордер на государственное жилье. В этот момент кто-то из его знакомых посетовал, что ему с семьей негде жить. «Так вот же, у меня есть квартира, используй мой ордер!»  

Два стихотворения из сборника «Против звезд и праха»  

*** 

Без человека ночь тяжка, 

С людьми нерадостно и днем. 

Восходит звездная река 

И тает меркнущим огнем.  

*** 

Стал город бездною без дна 

Во мраке бродит тень тоски. 

С людьми так тяжко среди дня; 

Ночь отпускает им грехи.  

Вспоминает театральная художница Женя Бергер, муж которой, Йегуда Габай, был актером, а затем администратором Камерного театра:  

- С Авраамом Халфи мы по-настоящему дружили, он был замечательный товарищ, несмотря на свой сложный характер. В тот день мы ждали его к обеду, но он не пришел. Вечером мы узнали, что он внезапно умер от сердечного приступа.  

Выписка из медицинского заключения гласила: «Авраам Халфи скончался оттого, что его сердце не выдержало и разорвалось». И это не поэтическая метафора, это подлинный текст документа.  

Несмотря на мягкость своего характера, Авраам Халфи умел по-настоящему гневаться и выражать свою ярость не только в стихах. Часто причиной для ссоры становилось равнодушие кого-либо из знакомых к творящимся вокруг жестокости и насилию. Слышу печаль в голосе Гилы Альмагор: «Слава Б-гу, что Авраам Халфи не дожил до нашего времени, иначе бы он еще раз умер, видя те мерзости, которые происходят в нашем безумном мире». 

Поэт без малейшего притворства  

Первый сборник стихов Авраама Халфи в Эрец-Исраэль был издан в 1939 году под названием «Ми завит ле-завит» («Из угла в угол»). Он был встречен с большим интересом, и так Халфи вошел в семью израильских поэтов. Но в этой семье он был «анфан терибль», «непослушное дитя». Он создавал поэзию, начисто лишенную патетики, риторики. За 50 лет творчества он фактически ни разу не обращался к глобальным темам, занимавшим умы поэтов – его современников, избегал торжественной символики, чурался патриотической парадности. Авраам Халфи любил парадоксы, был склонен к печальным шуткам, вовсю иронизировал над собой, уподобляя себя «цирку, где и клоун, и лошадь грустят». Подражать ему невозможно. Авраам Халфи, воспитанный на русской поэзии, превыше всех в ней ставил Есенина. Он даже включил в первую книжку своих стихов знаменитую есенинскую строку: «Все пройдет, как с белых яблонь дым». Не избежал он и влияния Блока, а также футуристов – Хлебникова, Маяковского.  

Авраам Халфи замечательно использовал звуковое и словарное богатство иврита, очень многие его стихи построены на игре слов, аллитерациях, внутренних рифмах. Эта черта его поэтического языка проявляется и в названиях. Так, второй сборник, вышедший в 1951 году, носит название «Ширей ха-ани – хе-ани», что приблизительно можно перевести как «Стихи моего «я» – «бедняка». Стихи Авраама Халфи насыщены ассоциациями, почерпнутыми из ТАНАХа, Книги книг. Ряд стихотворений третьего сборника, «Ке алмоним ба-гешем» («Как безымянные под дождем»), посвящен павшим в Войне за независимость Израиля, только без патетики, присущей поэтам – его современникам. В книге «Эйн паним ха-холхим ликрати» («Безликий, что идет мне навстречу») звучат богоборческие мотивы. В этой борьбе, которая занимала его всю жизнь, нет и не может быть ни победителя, ни побежденного.  

В 70-е годы выходят в свет «Ширим» (Стихи»), «Бе цель коль маком» («В тени любого места»), «Ме ашпот ярим» («Из праха вознесет»), «Яшан ве гам хадаш» («И старый, и новый», название это использовал Арик Айнштейн в одном из своих первых альбомов), «(Ширим мин ха-зман хе-хашух» («Стихи обездоленного (или темного) времени»). Во многих стихотворениях этого периода отчетливо звучат ностальгические нотки: «Став йехуди» («Еврейская осень»), «Цаар лах» («Ты грустишь»).  

«Цаар лах» («Ты грустишь»), музыка Йони Рехтера  

Ты грустишь, и грустен я, об этом поведали взоры. 

Жду, подруга, на исходе дня, тебя в ресторане у моря. 

Давай поболтаем о том и о сем: погода, здоровье, цветочки. 

Но прежде с Адама и Евы начнем, от них перейдем к ангелочкам. 

Про ангелов скучно тебе – не беда, к Адаму и Еве вернемся тогда.  

Халфи печатается в журнале новой поэзии «Ликрат» («Навстречу»). Он стремится к полнейшей речевой естественности, его язык становится лаконичным, краткости, разговорной афористичности. По словам Рахель Халфи, «Важной для него поэтической темой, к которой он постоянно обращался, были небеса. Он ощущал свою постоянную близость к небесам, стремился в небо, которое было ему домом». С небесами он ведет диалог, небеса – вотчина Халфи, но не потому, что это вотчина Бога, совсем напротив. Просто на небесах ему легко дышится. Пространство небес притягивает его. Так возникают у него афористические стихотворения. Одно из них «Халом иквотеха» («Мечтая следом за Тобой»), которое положил на музыку Ицхак Клептер:  

Искал я тебя, блуждая напрасно, 

Искал я тебя – Ты сокрыт в облаках. 

Нектар твоих уст вкусить жаждал я страстно, 

И грезились райские кущи в мечтах. 

Я знаю, от нас далеко Ты сокрылся, 

А нам повелел в слепоте умирать. 

Взлелеять наш мир, словно сад, Ты стремился, 

И сверху цветов аромат обонять. 

Но кто же Ты? Кто Ты есть? 

Что Ты скрываешь? 

Меняешь обличья, и несть им числа. 

Откройся мне, я в Твоем царстве блуждаю, 

Печальна здесь жизнь, коротка и мала. 

Тебя полюблю, если мы не похожи, 

И не прокляну, даже идолом будь. 

Взгляни, как под солнцем страданье умножив, 

Во мраке мучительный тянется путь. 

И пусто пространство. Но окна раскрыты. 

Увижу ль Тебя? – Тишина мне в ответ. 

Искал я Тебя и в глуши позабытой, 

Искал я Тебя среди счастья и бед.  

Направление поэзии Авраама Халфи определяется поисками внутреннего мира человека. Ходульную патетику он изгонял, как врага, с нею обходился он самым безжалостным образом, часто при помощи самоиронии. Он добивался совершенно иного пафоса – сдержанного, скупого, и потому драматичного. Таково стихотворение об осиротевших ботинках, написанное в 1948 году, в разгар Войны за независимость.  

Стихи Халфи музыкальны, именно поэтому композиторы-песенники так часто обращаются к его поэзии. Стихотворение «Атур мицхех» («Твой лоб увенчан») легло в основу красивой истории. Собственно, основную часть поэзии Авраама Халфи открыл для композиторов-песенников не кто иной, как Арик Айнштейн, но, к сожалению, уже после смерти поэта. Лишь песню «Атур мицхех» успел Халфи услышать при жизни. Музыку к ней написал Йони Рехтер, песня была записана в конце 70-х годов. В исполнении, кроме Айнштейна, приняли участие молодые и только начинающие тогда певицы Корин Алаль и Юдит Равиц. Арик вспоминает:  

- У Халфи не было, конечно, никакой звуковоспроизводящей аппаратуры. Мы принесли к нему проигрыватель, он послушал эту песню и был страшно тронут и доволен.  

В песне «Атур мицхех» ("Твой лоб увенчан") Авраам Халфи создал поэтическое, любовное высказывание с тонкостью, изяществом, не переходя той границы, за которой чувственность приобретает натуралистический оттенок. Не так давно «Атур мицхех» была признана лучшей израильской песней за последние 20 лет, и в ее честь посажено дерево в Саду израильской песни. Стихотворение это также считается лучшим образцом ивритской любовной лирики.  

«Атур мицхех» («Твой лоб увенчан»)   

Твой лоб увенчан златом ночей 

(Не помню, слагали стихи ли о том). 

Твой лоб озарен блеском очей 

(Не помню, слагали ль напевы о том). 

Ах, кому суждена ты, судьба того – песнь. 

Легки и прозрачны одежды твои, 

Ты в них облекаешься в сумраке ночи. 

Не брат я тебе, не отшельник-монах, 

Не молюсь пред иконой заветной святой, 

Не рыдаю в томительно жарких снах – 

Мне мил твой облик живой. 

Ты так любишь молчать и грустить, взор потупив, 

Тихо песням о близком далеком внимать. 

Я ж, безмолвен и трепета полон, в минуту 

Растворюсь пред тобой, позабыв все опять. 

В чертоге твоем душа пленена, 

Обольщенья вкусив, от меня улетает 

В тот миг, что возникла меж нами стена. 

Мой сон расстилаю ковром пред тобою. 

Поспеши же, любимая, легкой стопою,  

Облекись в одеянья вечерней порою. 

Скоро сойду я в твои покои. 

И лоб твой, увенчанный златом ночей, 

К моим льнет устам, словно рифма к стихам. 

Как хмельной, до рассветных лучей все шепчу горячей: 

Твой лоб увенчан златом ночей.  

Аврааму Халфи милы бродячие коты, веселые пьяницы, шляпы-цилиндры, а в попугае он видит собеседника и двойника. Попугай – частый гость его поэзии, особенно в ранний период творчества. Халфи постоянно чувствовал свое одиночество, одиночество в толпе, и пронзительно выражал это ощущение в стихах. Прах попугайчика возвращается в землю родины, ибо родина это всего лишь земля, которая принимает в свое лоно прах умершего. Одинок поэт в этом мире, и так же одинок его двойник, смешной попугайчик по имени Йоси. Многие израильтяне принимают именно это стихотворение близко к сердцу. Актер Алекс Анский признался:  

- Я мечтаю услышать Арика Айнштейна, поющего или хотя бы читающего мое любимое стихотворение по-русски.  

Стихотворение «Шир аль туки Йоси» – горькое, страстное, страдальческое, пронизано тоской и пессимизмом. Композитор Мики Габриэлов, написавший музыку, и Арик Айнштейн, ставший первым и непревзойденным ее исполнителем, создали, по существу, музыкально-философскую балладу. Возвышенная мелодия Габриэлова воспринята и передана Айнштейном с открытой душой. Последняя фраза, «душа моя пуста», пропета-проговорена Айнштейном на выдохе, на яростном рыке.  

Жизнь, по Халфи, это неминуемый путь к смерти. Но на этом пути есть приятные остановки, во время которых появляется возможность забыть и забыться. Что позволяет поэту забыть о смерти? Состояние опьянения. Вино у Халфи – пламя, сжигающее тоску. «Что из того, что человек немножко пьян?» При этом опьянение не обязательно следует трактовать буквально – оно может быть и духовным (таков классический мотив мировой поэзии, как западной, так и восточной). Музыку к песне «Ха-шикор» («Опьяненный») написал композитор и блестящий гитарист Ицхак Клептер, в свое время участник знаменитого ансамбля «Каверет».  

«Ха-шикор» («Опьяненный»)  

Спадают с небес самоцветы звезд, 

Нанижу, надену одну за другой, 

И вот уже сумрак вплывает из грез, 

Окутав своею полой.  

А воздух наполнен неясной тоской, 

Не видишь, не знаешь, куда ведет стезя, 

И ты понапрасну стремишься домой, 

Но обратно вернуться нельзя.  

И жизнь твоя чародейства сильней, 

И надежда тебя обольщает порой. 

Утолишь ли жажду до конца своих дней, 

О ты, опьяненный, хмельной?  

Поэзия Авраама Халфи устремлена в будущее, она предвосхитила нашу современность. Пристальное внимание к внутреннему миру, предпочтение своего «я» безлично-коллективному «мы» – все это делало его стихи одинокими в коллективистской эпохе сионизма. Тем не менее, они пользовались популярностью, и не только у читателей, но и у официальных инстанций, дважды присудивших Халфи престижные литературные премии. «Три вещи непостижимы для меня в этом мире: путь творца к произведению, путь произведения, обретающего собственную жизнь, и путь лауреата к премии», – так отозвалась Рахель Халфи на вручение ей престижной премии имени Усышкина. В духе иронии и самоиронии. Нелишне заметить, что племянница Рахель Халфи – прямая поэти